В ноябре 1990 года швейцарское музыкальное общество впервые познакомилось с "Clamor" — записью никому доселе не известной группы "Lacrimosa" (название образовано от латинского "Lacrima mosa" — "Льющая слёзы", хотя сам Тило Вольфф (Tilo Wolff) утверждает, что в данном контексте название переводится как "Преисполненная смыслом"). Проникновенная музыка, соединяющая в себе классику и электронику, мистическое пение вкупе со стихами, полными эмоций и меланхолии, казалось, пробуждала нечто неосязаемое, давно забытое, глубоко сокрытое в душе. По словам Тило, музыка "Lacrimosa" является интеллектуальной, она дает человеку шанс погрузится в мир сложных эмоций, мир "Lacrimosa", и вполне естественно, что это музыка не для всех.

К моменту выхода первого альбома "Lacrimosa" Тило Вольфф, вокалист, композитор и единственный на тот момент участник группы, основал свой собственный лэйбл "Hall of Sermon". Это позволило ему достичь свободы и независимости творчества, а значит и сохранить загадочность и неповторимость музыки, которые и привлекали все больше новых поклонников.

Звучанием альбома "Angst" Тило остался недоволен, так как оно мало походило на звучание его любимых групп. Поэтому перед записью второго диска было принято решение пригласить сессионных музыкантов. Первым из них стал друг Тило басист Стелио Диамантопоулос (Stelio Diamantopoulos), (помимо этого, Стелио является автором обложек всех релизов группы). Успех не вскружил голову Тило. Он продолжал размышлять над новым звучанием группы и ему улыбнулась удача. В конце 1993 года гастрольная трасса свела Лакримозу с финской группой "Two Witches". Вокалистка финских готик-рокеров по имени Анне Нурми (Anne Nurmi) произвела на Тило неизгладимое впечатление. Узнав о том, что "Two Witches" находятся на грани распада, он немедленно предложил Аnne стать постоянной участницей "Lacrimosa" и его партнером по "Hall of Sermon". Вторым по значимости приобретением группы стал очень сильный барабанщик АС, известный по записям и концертам в составе немецкой power/speed metal легенды "Running Wild".

Старые поклонники "Lacrimosa" были немало удивлены, услышав на новом альбоме команды мощные барабаны, металлические гитары, оркестровое звучание клавишных и хор на подпевках. Более того, на некоторых треках стала петь Анне, причем петь по-английски, так как немецкого она тогда не знала. Тило не отставал — он исполнил 100% готик-роковый хит "Copycat", тоже на неродном языке. "Inferno" может быть и не добавил группе популярности среди готов, зато показал, что группа прекрасно чувствует себя во всех жанрах, от Dark-Wave до Black Metal.

На сегодняшний день "Lacrimosa" является одним из ярчайших музыкальных коллективов Мира. Неоднозначность, разнообразие, индивидуальность "Lacrimosa" являются причиной того, что и поныне альбомы этой группы пользуются популярностью и уважением, как ценителей музыки, так и музыкальных критиков. Однако, история "Lacrimosa" не окончена! Пройдёт время, и Тило сотоварищи впишут новые яркие страницы в собрание музыки Мира, а я, в свою очередь, впишу немало ярких страниц в летопись группы

эээ... в упаковке 2 CD-DVD. У моего знакомого есть "звук" с этого фильма. То есть музыка.

Хм.. вот заинтересовал.
Вроди много всего слушал, а этого не встречал.
По подробнее можно о Devil Doll?

http://squarefaction.ru/forum/ftopic2644.htm?
Пожалуйста))

еееехх. был сегодня в Краснодаре, встретил как-то неожиданно Lichtjahre. Но диск один, и к тому же CD. видимо, это и есть одна музыка. Скажите, стоит ли брать? И отличаются ли чем-нибудь песни на Lichtjahre от первоначальных, с официальных альбомов?

конечно отличаются. я уже смотрела двд. замечательный! особенно кадры из Москвы. правда немного утомили мексиканцы - слишком много говорили о том, как они любят лакри.

Итак. Тило ВОльфф, как мы знаем, создал 2 проекта, один из которых существует уже, представьте себе — 18 лет! Вместе с этим талант рвется наружу. И недавно Маэстро нашел еще один способ показать себя. В новом рассказе Тило Вольффа — Wir tragen den Maler zu Grabe!


1972 год — плохой год. Стоит лето, но тем не менее первый снег падал прошлой ночью. Я шел по лесу и видел между скупыми деревьями человека, сидящего у костра. Темные облака, казалось, внизу на равнине и лунный свет не серебрился на ней. У меня не было перчаток той ночью и я постепенно терял ощущение собственных пальцев. Сначала кончков, а потом и всей руки целиком. И было тихо! Животные ушли назад в лес и лесник вертел над огнем тощего зайца.
1972 год — плохой год. Урожай беден, мы голодные, а небеса усталые! Бессвязные дни нанизываются вплотную ко мне самому в комнате. Они пишут без смысла и значения. Они пришли с водой, а уйдут с ветром. Я целый день в лесу и помогаю другим с работой. затем я ухожу на два часа и дотрагиваюсь до мертвых зарослей. Я вижу усталую реку. Вижу тусклую воду, находящуюся в равновесии между двумя берегами. Вижу себя на поверхности художника, сидящего на берегу. Он худой по комплекции и усталый. У него была дочь. Она умерла еще до моего рождения. Его голос слаб, но его смех всегда теплый и дружелюбный. Сегодня я сижу около него и держу его за руку. Я возвращаюсь к вечеру снова. В избушке мы сдвигаемся вместе и едим горячий суп. Свечи озаряют комнату. На нас падает теплый свет.
Ветер летит над землей. Около камина хорошо. Мы рассказываем друг другу истории и наслаждаемся уходящими мгновениями. Потом мы смеемся вместе. Уже поздний вечер и я голоден. Я скорее рассказываю о незначительном случае, надеясь забыть о голоде. У моих ног лежат две собаки, они очень старые и им разрешается доживать последние дни с людьми. Они мирно спят. Время для них не длинное. Они знают только мгновение и принимают его безоговорочно. Я бы хотел быть собакой. Вскользь и мимоходом спрашивают о моем мнении. Я не знаю о чем речь! В течении всего времени я знаю лишь, что старый художник все еще сидит на берегу. Он не замечает, что его руки уже замерзли. Он не знает, что его сердце уже почти не бьётся. Он лишь только переводит дух. Он благодарен за каждый вдох и выдох, который он принимает, какая разница какой он на вкус. Этой ночью он замерз.
«Мы положим художника в гроб» — сказал я дрожащим голосом. Миг объединяет нас. Разговоры стихают и люди кивают, погружаясь в мысли. Я запеваю песню и голоса один за другим подхватывают строки. Оживленные фигуры поднимаются в каминном пламени. Они соединяют и оживляют воспоминание во мне. Я вижу большие, темные глаза. Влажные глаза, которые рвутся мне навстречу. Нежное создание пребывает некоторое время в пламени, а потом она исчезла вместе с дымом и воспоминание рассеялось. Я осматриваюсь, вижу пустые глаза. Глаза, которые смотрят во вчерашний день. Этот миг уходит незаметно. Неоживший, он проходит мимо. Мы берем себя в руки и я возвращаюсь в эту ночь. Свет свечей мерцает в полумраке наших душ. Но треск каминного пламени объединяет нас еще долго. Мы все члены какого-то забытого существования. Мы чужаки и длань совершенно одиноких созданий какого-то единства, чей конец неопределен.
Художник часто рассказывал какими глазами он смотрит на мир. Он мог видеть множество далеких мест и знал, что сказать. Тогда он объяснял мне, как он изгоняет свои воспоминания на холст с помощью кисти. Он рассказывал мне о тех больших, темных, влажных глазах, которые рвались к нему навстречу. Он рассказывал о том, как его руки набрасывали нежное создание, как могли расцветать краски и о том, как холст снова подарил ему его дочь. Тогда казался он счастливым, да и я с ним. Если я его спрашивал о возможности увидеть его картины, он говорил только, что время еще не пришло, но однажды я смог бы их увидеть.
Он редко приходил к нам сквозь лес со дна. Часто он исчезал на долгое время, и когда он снова сидел на берегу и смотрел на воду, я спрашивал его, где он был так долго. Он сказал тогда, что пытался продать свои картины, но никто не признавал его искусства и он ничего не продал. Иногда я давал ему мою еду, но если я его снова навещал, то она стояла рядом с ним нетронутая. На что он жил, я не понимал. Я лежу на своей кровати и неподвижно смотрю в темноту. Ветер давит на стекло и я считаю удары моего сердца. Девяносто тысяч сто сорок три. Ночь почти минула. Когда настал день, все собрались в конюшнях. В лесу мы накололи много дров и взяли их с собой. Я нашел последнюю лесную птицу. Она сидела на поваленном бревне какого-то дерева и кажется, глядела на меня. Я подошел к ней медленно и осторожно. Она не шевелилась, не думала взлетать или искать убежище. Она не позволила мне большего и я вытянул руку. Мои пальцы больше не дотягивались до ее перьев. Лед уже слишком толстый. Смерть уже слишком долго в лесу. Я скрывал темные, большие влажные глаза, нежное существо и вытянутую руку. Как оно умерло, я никогда себе не рассказывал. Другие не могли меня видеть. Они еще не знали дороги. Ветер несся меж деревьев, мне было холодно и я замерз. И я снова вижу ее глаза. Глаза полные тепла, глаза полные добра. Мне будет хорошо, молился я. Дочь художника. Я бы хотел ее портрет.
Дойдя до берега, я вижу сидящего художника, взгляд, направленный на воду. Я сажусь к нему и закрываю мои глаза. На берегу время стоит. Я засыпаю. Холод проглатывает мои чувства, я не вижу снов. Когда я просыпаюсь, художника нет. В лесу я различаю голоса. Я охотно поднимаюсь, но мои конечности болят. Я оглядываю себя. Мои глаза охватывают глушь, когда-то зеленую землю. Теперь я вижу алтарь из камней и дерева. Потом художника. Людей вышагивающих из леса. Каждый несет по факелу. Я отворачиваюсь и слышу, как полыхает пламя.

1972 год – плохой год. Урожай скуден, мы устали, а небеса нас забыли. Все еще часто я выхожу на берег. Все еще часто я ношу мою еду через лес. Все еще в этом году я страшно голодаю. Все еще в этом году я чувствую холодную горечь.
1973 год – яркий, а урожай богатый. С весны крики новорожденных радуют наши жизни. В лесу слышат поющих птиц, а на воде гогочут и спорят утки.
Иногда я встаю на колени и повторяю одну молитву для художника. Мне приходится часто думать о том, что я никогда не найду его картины. Ни кисти, ни краской, ни холста.

самая лучшая фотка.
может у кого есть лучшего качества?

ТОлько такая)

Люди, люди, люди…. кто идет на концерт LACRIMOSA 21 июня в Точку?